Письмо Оскара Уальда Роберту Россу. 13 мая 1897 г.
Тюрьма Ее Величества, Рединг
13 мая [1897 г.]
Мой дорогой Робби! Я сожалею, что наше последнее свидание вышло таким томительным и неудачным. Во-первых, напрасно я пригласил Риккетса — стремясь во что бы то ни стало меня подбодрить, он выглядел донельзя пошло. Все, что он говорил, и особенно замечание о том, что время в тюрьме идет очень быстро (замечание необыкновенное по тупости и говорящее о полном отсутствии воображения и полной неспособности к сочувствию), раздражало меня до чрезвычайности. Кроме того, меня, разумеется, очень сильно огорчило твое воскресное письмо. Ведь вы с Мором в один голос уверяли меня, что меня дожидается сумма денег, достаточная для того, чтобы жить в полном довольстве полтора-два года. Теперь выясняется, что на все про все имеется ровным счетом 50 фунтов, из которых еще надо оплатить двоих адвокатов, которые вели длительные переговоры с Харгроувом и наговорили на кругленькую сумму! Все, что останется, — в моем полном распоряжении!
Милый мой Робби, я буду счастлив, если эти 50 фунтов покроют издержки на адвокатов. Если что-нибудь останется, я на это не претендую. Ради Бога, не предлагай мне ничего. Даже занимаясь благотворительностью, не следует лишаться чувства юмора. Ваша глупая ложь причинила мне величайшую боль и величайшее разочарование. Насколько лучше было бы сказать мне просто и прямо: «Да, ты будешь беден, но бывают вещи и похуже. Научись справляться с бедностью». Но нет, человек из последних сил тянет тюремную лямку, а те, кто на воле, обращаются с ним то ли как с покойником, чьим имуществом можно распоряжаться как угодно, то ли как с сумасшедшим, с которым соглашаются на словах, а поступают по-своему, то ли как с идиотом, над которым можно вволю посмеяться, рассказывая ему всякие байки; или же они считают, что он так низко пал, что лишился всякой способности чувствовать и превратился в существо, всей жизнью которого, включая самые сокровенные отношения с женой и детьми, включая все то, что жена и дети могут значить для сломленного человека, можно перекидываться, как воланом в дурацкой игре, где победа или поражение — последнее, что интересует игроков, ибо ставка в игре — не их жизнь, а всего-навсего жизнь другого человека.
Боюсь, ты не оценил должным образом отношение жены ко мне и то, как она себя со мной вела. Ты не понял эту женщину. С самого начала она простила мне все и была несказанно добра и участлива. После нашей встречи здесь, когда мы все между собой решили и она положила мне 200 фунтов в год в течение всей ее жизни и треть дохода в случае, если я ее переживу, и мы договорились о судьбе детей и об их переходе исключительно под ее опеку, и она выразила желание решить дело не судом, а полюбовно, — после всего этого я написал тебе, что моей жене нужно дать возможность беспрепятственно выкупить мою долю пожизненного дохода, так как она проявила чрезвычайную доброту и я совершенно удовлетворен ее условиями, и я недвусмысленно дал понять, что прошу моих друзей не делать ничего, что могло бы пошатнуть взаимную приязнь и доверие между нами.
Ты тут же написал, что все мои желания будут исполнены и что у моих друзей и в мыслях нет совершить что-либо, способное повредить моим добрым отношениям с женой. Я поверил вам и положился на вас. Ты скрыл от меня правду, ты и прочие мои друзья не выполнили моих наказов, и что в итоге? В итоге вместо 200 фунтов в год я имею 150. Вместо трети дохода, которая после смерти моей тещи составит около 1500 фунтов в год, я так и буду получать 150 до конца дней своих. Моим детям достанется по 600 или 700 фунтов каждому. А их отец умрет нищим.
И это еще не все. Это лишь денежная сторона. У меня забрали детей постановлением суда. По закону я им больше не отец. Я не имею права с ними встречаться. Если я попробую это сделать, меня посадят за решетку за неуважение к суду. Моя жена, разумеется, разгневана тем, что она считает нарушением договоренности с моей стороны. В понедельник я подписываю здесь акт о раздельном проживании на чрезвычайно жестких и унизительных для меня условиях. Если я попытаюсь встретиться с женой против ее воли или просто без ее согласия, я тут же лишусь этих несчастных полутора сотен в год. Моя жизнь отныне должна стать образцом респектабельности. Дружить мне можно будет только с такими людьми, каких одобрил бы самый придирчивый адвокат. И всем этим, Робби, я обязан твоей лжи и невыполнению моих указаний. Я просто просил моих друзей не вмешиваться. От них ничего не требовалось. Требовалось только одно — бездействие.
Мор говорит теперь, что все, что он делал, он делал согласно советам и с одобрения твоего брата Алека, которого он аттестует как «трезвого практика». Знал ли Алек, что я категорически запретил моим друзьям торговаться с женой за мою долю? Что это делается против моей воли? Это по его совету ты написал мне письмо, содержащее роковую ложь, которая породила все это смятение, страдание и ущерб? «С начала и до конца я следовал советам Алека», — вот точные слова Мора.
И теперь, когда уже поздно что-либо изменить, выясняется самое нелепое: вся эта каша заваривалась за мой счет, и мне предстоит расплачиваться с Холмэном, чьи советы и замечания были совершенно бесполезны и даже пагубны, и вообще все расходы должен нести я; так что из 150 фунтов, полученных Мором «для меня», теперь осталось, я полагаю, примерно 1 фунт 10 шиллингов 6 пенсов.
Представь себе, как было бы замечательно, если бы в среду, в день моего освобождения, ты вручил мне эти 150 фунтов. Как бы я им обрадовался! Какой бесценный получил бы подарок! Вместо этого все деньги тайком от меня пущены на дурацкое, необдуманное вмешательство в мои отношения с женой, на то, чтобы посеять между нами раздор и вызвать отчуждение. Наши души встретились в сумрачной долине смерти; она поцеловала меня; она утешила меня; она поступила так, как не поступила бы ни одна женщина на свете, за исключением, быть может, моей матери. И вдруг оказалось, что вы все настолько лишены воображения и способности к сочувствию, насколько мало цените все прекрасное, благородное, милое и доброе, что вы не придумали ничего лучшего — ни ты, ни Мор Эйди, ни твой брат Алек, — чем вклиниться между нами, прихватив с собой безмозглого адвоката, и сначала нас разлучить, а затем и поссорить. <…>
Мор получит мое письмо одновременно с тобой. Пусть немедленно отправляется к Леверсонам. Принять чек, датированный более поздним числом, было с его стороны немыслимой глупостью. Он сообщит тебе мои планы. Ты можешь приехать ко мне в этот городок близ Гавра. Я обрадуюсь тебе, как прекрасному цветку, и замучу тебя упреками. Тебе предстоит тяжкое искупление вины. Непременно покажи это письмо Алеку. Всегда твой
О. У.
Мне не надо тебе объяснять, что Альфреду Дугласу появляться в Гавре не следует. Напиши ему, что ты готов передать мне любое его письмо, но что он не должен пытаться встретиться со мной, пока я не дам на то разрешения. Вероятно, он хочет вернуть мои письма и подарки лично. Это можно будет сделать позже, примерно через месяц.
Комментарии
Письмо приводится с сокращениями.
2015– © «Оскар Уайльд»