Оскар Уайльд
Оскар Уайльд
 
Если нельзя наслаждаться чтением книги, перечитывая ее снова и снова, ее нет смысла читать вообще

Оскар Уайльд в тюрьме

Гальфдан Лаангард - Оскар Уайльд. Его жизнь и литературная деятельность. Книгоиздательство "Современные проблемы", Москва, 1908 г. Перевод М. Кадиш.

Биография Оскара Уальйда

Жизнь ужасно бессмысленна. Её катастрофы разражаются совершенно не там, где нужно и поражают не тех, кого нужно. Её комедии содержат ужас и горе, а её трагедии превращаются в фарсы. Всё идет чересчур медленно или чересчур скоро.
Оскар Уайльд

Тотчас же после объявления приговора Оскар Уайльд был отвезен в Пинтонвильскую тюрьму, где должен был подвергнуться врачебному осмотру и принять ванну. Можно представить себе его чувство, когда ему пришлось заставить замолчать свою гордую душу и влезть в грязную ванну, где только что перед ним исполнили ту же процедуру другие заключенные. Потом ему остригли волосы, — его дивную шевелюру Нерона, — надели арестантское платье и отослали в тюрьму в Уандсворт.

Спустя некоторое время его увезли оттуда. Это было сочтено сначала за выражение милости, но потом оказалось как раз обратное. Он попал в Редингскую тюрьму.

Осенью того же года он еще раз предстал пред судом, но на этот раз уже по поводу своего банкротства: расходы по процессу не только поглотили всё его состояние, но еще даже превысили его. Это не может удивить никого, знающего те огромные суммы, до которых доходят в Англии адвокатские гонорары. Всё, что было у Уайльда, его великолепная обстановка в доме на Тайт Стрит, письменный стол Карлейля, — всё попало на аукцион и было продано с молотка.

Обращение с Оскаром Уайльдом в тюрьме было возмутительно. Английские тюрьмы известны своей строгостью, и преступление Уайльда, возбудившее против него всё общественное мнение, отнюдь не могло облегчить ему здесь пребывание. Тюремный режим невыносим даже для простого преступника, — что же должен был испытывать такой человек, как Уайльд, который привык к роскошным утонченным

условиям жизни, который превозносился всеми, задавал тон в литературных и общественных кругах Лондона, словом, мог себя чувствовать в продолжение всей своей жизни абсолютным монархом, тираном! А так как к тому же тюремное начальство получило приказ приводить в исполнение приговор во всей его бесчеловечной суровости, то он не мог рассчитывать ни на какое малейшее послабление.

Так, напр., он имел право только четыре раза в году видеться с родственниками и то лишь при условии его примерного, абсолютно безукоризненного поведения в тюрьме. Благодаря всему этому, вполне понятно, что Оскар Уайльд не мог долго переносить всего этого. Уже в июне разнесся слух о его помешательстве, совершенно, однако, не соответствовавший истине.

Когда осенью он вследствие своего банкротства предстал пред судом, он произвел впечатление физически совершенно разбитого человека. Один из его друзей, посетивший его в январе 1896 года в Редингской тюрьме, изображает то состояние, в котором он его нашел: "Он выглядел ужасно. Руки его были грязны и все в царапинах. Он исхудал, как скелет; нижняя челюсть свешивалась беспомощно вниз. В глубоких впавших глазах искрилось зарождавшееся безумие, которому неминуемо должна была подпасть натура Уайльда, полная неукротимой гордости и подвергнутая всем формам унижения и оскорбления и которому стремилась противодействовать только геройская энергия этого человека."

Что было ему толку жаловаться на отвратительно приготовляемую и совершенно недостаточную тюремную, пищу?! Тюремное начальство либо видело причину такой жалобы в том, что Уайльд привык к лучшей пище, и совершенно не обращало на нее внимания, либо энергично бралось за дело, производило расследование и находило всё великолепным. Но ведь далеко не то же самое, если совершенно незаинтересованное лицо один раз попробует тюремную пищу, или если заключенный изо дня в день живет ею.

Что толку было и в том, что он время от времени заболевал — иной раз и довольно серьезно, — и его переводили в больницу? Как только он попадал туда, перемена условий и общество людей способствовали быстрому пробуждению его жизненных сил. Он снова мог говорить, декламировать, читать лекции и рассказывать всякие истории, совсем как в былое время, счастливый, имея вокруг себя слушателей, хотя бы только и арестантов; больничная инспекция, видя его внешне совершенно здоровым, не принимала, однако, во внимание, что это является результатом перемены условий жизни, а попросту считала всю его болезнь спекуляцией. Положительно непонятно, как вообще такой человек, как Оскар Уайльд, мог пережить эти ужасных два года. Особенно подавлен и убит он был в первое время. Он помышлял даже лишить себя жизни, хотя прежде нередко говорил, что "самоубийство — это величайшая любезность, которую можно оказать обществу", "но, — говорил он потом, — меня удержало от этого то, что я увидел других, — увидел, что они столь же несчастны, как я сам и почувствовал к ним сострадание. Ах, дорогой мой! Сострадание — это дивное чувство, и раньше я никогда не знал его! Я каждый день благодарю Бога, — благодарю на коленях, что он дал мне познать сострадание. Я пришел в тюрьму с каменным сердцем без всяких мыслей о чем-либо, кроме удовольствий; теперь же мое сердце растаяло, в нем поселилось сострадание, и я понимаю, что это чувство самое прекрасное и возвышенное… По этой причине я не могу испытывать злобу к людям, которые меня осудили, — так как без них я не узнал бы всего этого. — Это самое сострадание, — прибавляет он, — составляющее сущность русской литературы, и придает ей огромную ценность."

Однажды он услыхал от одного арестанта, которого никогда прежде не видел, следующие слова: "Недурное местечко для встречи с лордом Генри." Впоследствии он узнал, что это старый бродяга, которому он как-то давно подал милостыню. Ему было весьма лестно слышать, что его произведения — особенно "Дориан Грей" проникли даже в эти слои общества.

В последующие годы он неохотно говорил о своем заключении; но однажды он сделал исключение и начал рассказывать: "Да, — в конце у нас был превосходный начальник тюрьмы, чудеснейший человек; но первые полгода я был страшно несчастлив, Начальником была отвратительнейшая личность, еврей, который, быть может, был так жесток только потому, что был удивительно ограничен. — Он не знал, что бы такое ему придумать, чтоб нас измучить, послушайте, как этот человек был глуп. В тюрьме разрешается только один час в день быть на свежем воздухе, все ходят один за другим

вокруг двора и не говорят друг с другом ни слова. Тут же находится стража, и всякому, кто осмелится завязать разговор, грозит строжайшее наказание. Новичков, попавших сюда впервые, легко узнать потому, что они не умеют еще говорить, не шевеля губами.

Я пробыл там десять недель и ни с кем не обменялся ни единым словом, — подумайте только, ни единым словом целых десять недель! И вот, когда однажды вечером мы совершали нашу обычную прогулку, я услыхал позади себя свое имя. Один арестант прошептал: "Оскар Уайльд, мне жаль, что вы должны страдать гораздо больше нас всех." Я сделал величайшее усилие, — я был близок к обмороку, — и отвечал, не оборачиваясь: "Нет, мой друг, мы страдаем все одинаково." И с этого дня я не думал больше о самоубийстве.

Мы с ним довольно часто теперь разговаривали. Я узнал его имя и преступление. Его звали П.; это был превосходнейший малый! Но я еще не вполне выучился говорить, не шевеля губами, и в один прекрасный день вдруг услыхал: "С. 33! (это был я). — С. 33 и С. 48! Идите сюда!" Мы подошли, и надзиратель сказал: "Вы должны явиться к начальнику!" Я знал уже сострадание и мучился, поэтому только за него; сам я был рад за него пострадать.

Ну, — а начальник наш был прямо монстр.

Сперва он позвал к себе П. Он хотел допросить каждого в отдельности, так как заговоривший первым получает двойную кару: обычно первый наказывается двумя неделями карцера, второй неделей. Поэтому-то начальнику и хотелось узнать, кто был из нас двоих первым. П. сказал, разумеется, что это был он, а когда начальник спросил меня, то и я, конечно, взял первенство на себя.

Этот субъект побагровел от злости и никак не мог понять, в чем тут дело. "Но ведь П. тоже сказал, что он был первым, — как тут вас разобрать!"

Что вы на это скажете, мой милый? Он положительно не был в состоянии постичь

Этого и находился в очевидном смущении.

"Ведь он уже получил свои две недели"

и прибавил: "хорошо, так вы оба получите по две недели!" Разве это не великолепно? У этого субъекта не было и следа сообразительности!" Уайльд расхохотался и продолжал: "Потребность говорить друг с другом, разумеется, только увеличилась за эти две недели. Вам ведь знакомо это дивное чувство страдать за другого! — Мало-помалу, — мы ходили не всегда в одном и том же порядке, — я научился говорить с каждым в отдельности и даже со всеми вместе! Я узнал их имена и судьбу, узнал, когда кто из них выйдет на свободу. И каждому я говорил: "Первое, что и вы сделаете, когда уйдете отсюда, это пойдете на почту. Там для вас будет денежное письмо". Я поддерживаю еще и теперь с ними знакомство, — я их очень люблю. Среди них есть немало превосходных людей. Вы поверите, трое моих товарищей по тюрьме посетили меня уже здесь1! Разве это не великолепно? — Место этого неспособного субъекта занял, как я уже сказал, другой начальник, — прекраснейший человек! Ко мне он всегда был очень любезен, — вы не поверите, каким любезным он стал после постановки в Париже моей "Саломеи". В тюрьме, видите ли, совершенно забыли, что я писатель. Когда они там узнали, что "Саломея" имела в Париже успех, они вдруг опомнились: Как! Удивительно! У него значит, всё-таки есть талант! И с этого дня мне давали читать какие угодно книги. — Сначала я думал, что самое лучшее для меня — это греческая литература и попросил Софокла. Но он не пришелся мне по вкусу, и я занялся отцами церкви. Но и они не заинтересовали меня. И вдруг я вспомнил о Данте, — ах, Данте! Я читал его каждый день, — прочел его от доски до доски, — и к тому же по-итальянски. "Purgatorio" и "Paradiso" были не для меня, — но "Inferno"! Ад, — да ведь это моя тюрьма!"

Кроме того спустя несколько недель по его освобождении одна английская газета напечатала его захватывающее описание варварского обращения, которое выпадает в тюрьме на долю детей, статью, написанную в каземате с целью хотя бы несколько облегчить их нечеловеческие страдания. В ней есть несколько мест, которые дают нам понятие об его собственных переживаниях в тюрьме.

В первое время с ним жестоко обращались даже тюремные надзиратели. Вполне понятно. Они рекрутировались ведь из низших слоев, как и большинство арестантов, и. ненависть к "аристократу" была у них настолько в крови, что они и пальцем не шевелили для того, чтобы хоть немного ослабить тюремные правила, когда им приходилось применять их к нему. Но когда он однажды помог некоторым из них разрешить задачу на премию, их отношение к нему резко изменилось. Иногда они приносили к нему в камеру даже куски пирога, хотя подвергали этим и себя и его опасности строгого наказания. Он рассказывает, как он потом ползал на четвереньках, чтобы подобрать крошки, — отчасти для того, чтобы съесть и их, отчасти, чтобы скрыть все следы.

Читайте также:

Полную стенографию судебного процесса Оскара Уайльда

Оскар Уайльд в Берневале

Последние годы жизни и смерть Оскра Уайльда


Примечания

1 В Берневале.

 







 
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
2015– © «Оскар Уайльд»